Страна чудес (2024)

В рыбацком посёлке на краю балтийских скал, где шторма вырезают имена в утёсах, Лика — дочь пропавшей смотрительницы маяка — находит в ржавом механизме линз старую карту. Чернила на ней плывут, как медузы, отмечая путь к острову, которого нет на навигационных схемах. Посёлок, затянутый в свитера из сплетен и тишины, шепчет, что её мать сошла с ума от одиночества, но Лика помнит иное: детские ночи, когда таинственный свет маяка заставлял тени на стенах *танцевать чужой фольклор*.

Её расследование — это не поиск, а разматывание клубка семейных секретов: дневники матери обрываются на угрозах «не доверять синему плащу», соседи внезапно вспоминают дела в погребах, стоит заговорить о том, как волны иногда выбрасывают на берег обломки с русскими буквами, но... латиницей. А ещё — эти странные приливы, после которых в воздухе висит запах миндаля, а чайки кружат молча, будто их крики кто-то *вырезал ножницами*.

Чем ближе Лика к разгадке, тем явственнее маяк меняет правила: ступени ведут не туда, часы отстают ровно на время её рождения, а в радиоэфире ловятся голоса, напевающие колыбельную, которую мать пела только ей. Но главное — та карта. Она растёт, обрастая новыми линиями, будто кто-то рисует их *прямо сейчас*, заставляя выбирать: верить ли материным записям, где остров назван ловушкой, или тем, кто зовёт её в туман, обещая вернуть потерянное... если она осмелится стать частью узора, который ткали без неё?

Сможет ли Лика отличить маяк от миражей — или её собственное прошлое уже выбрало берег, к которому причалить?

(Пахнет здесь соляркой и йодом, а замшелые страницы дневников пахнут бензином и полынью — точь-в-точь как карман отцовской куртки в день, когда он ушёл в море и не вернулся.)