Уродина (1967)

Хорошо, представь, как я шепчу другу за чашкой слишком крепкого кофе:

"Слушай. Ленинград, конец 60-х. Зима. **Юра, парень с лицом, от которого люди шарахаются в трамвае, живет в коммуналке.** Стены его комнаты – потрескавшиеся, как старая краска, но он знает там каждый изгиб. **Внезапно – соседка, Валя. Молодая учительница. Она *не* боится. Она видит что-то... еще.** Предлагает помощь. Простую. Человеческую. **Но в этом городе, с его шепотками за спиной и тенями прошлой войны, даже доброта может быть ловушкой.**"

"Юра хочет верить. Очень хочет. **Но его прошлое – сплошные записи 'отказ' в трудовой книжке да взгляды, впивающиеся в спину.** А тут – искренность? Слишком незнакомо. **Он начинает осторожно спрашивать. О соседях. О старых историях дома.** И чем глубже копает – **тем больше знакомые лица каменеют, тем громче скрипят перьями в домоуправлении.** Замшелые странички его дневника пахнут не чернилами, а кирпичной пылью и чем-то горьким, вроде полыни."

"**Он стоит на пороге.** С одной стороны – Валя, ее настойчивая, почти болезненная доброта. С другой – весь этот город, его законы молчания, его страх перед тем, что выбивается из ряда. **Сможет ли Юра принять эту руку? Или его собственные шрамы – не только на лице – окажутся глубже доверия?** Что важнее для него в итоге – спрятаться обратно в свою скорлупу или... рискнуть всем ради шанса на что-то *настоящее*, зная, что цена может быть *выше*, чем он думает?"

Это не про монстров под кроватью. Это про монстров внутри нас и вокруг. И про тот единственный луч света, который иногда пробивается сквозь самую толстую тьму. Зацепило?"