Дорога (1954)

В развалинах послевоенной Японии, меж теней сгоревших сосен, мать с сыном бредут по пустому шоссе, за спиной — холщовый мешок с ржавыми консервами да призраки голода. Мальчик, лет девяти, считает шаги по трещинам асфальта; его мать — в платье, выцветшем до цвета пыли, — шепчет цифры, словно молитву: *«Семь километров до моста, пять до колодца…»* Но колодцы сухи, а мосты ведут в сёла, где чужие глаза следят за их спинами из-за рваных штор.

Их гонит не тайна, а тихий ужас обыденности: как прожить завтра. Но когда мать находит в брошенном военном грузовике коробку с *белыми таблетками* (они пахнут, как детская присыпка, но горчат на языке), рутина трещит. Таблетки — валюта, надежда, яд? Соседка-торговка, у которой пальцы в синих кольцах от дешёвой краски, предлагает хлеб в обмен. Но в её голосе — дрожь крысы, пойманной в капкан.

А мальчик тем временем замечает, что *мать стала реже спать*: ночью она выходит на дорогу, будто ждёт кого-то, и шаги её растворяются в тумане, как чернила в воде. Потом приходят солдаты — не те, что с ружьями, а в потёртых костюмах, с блокнотами, — и задают вопросы о грузовике, о таблетках, о «тех, кто мог выжить».

Смогут ли они убежать от дороги, что тянет их, как петля? Или стать теми, кого не разглядишь в сумерках — тенями без имен, шелестящими на ветру страницами сожжённых дневников?