Евангелие от Матфея (1964)

В пыльных, выжженных солнцем холмах, где тени от фиговых деревьев ложатся как пятна старой крови, бродит плотник с глазами, похожими на вспышки молний. Его руки, грубые от работы, разглаживают свитки, а слова — острые, как серп, — заставляют рыбаков бросать сети и матерей прикрывать уши детям. Здесь, среди глиняных домов и шепота запретов, каждый шаг его отбрасывает слишком длинную тень: одни видят в ней надежду, другие — угрозу порядку, проржавевшему, как цепи на воротах Ирода.

Что гонит его вперёд? Не видения в пустыне и не голоса с небес, а ярость против мира, где слепые ведут слепых, а монеты храмовых менял звонят громче молитв. Даже ученики, потрёпанные ветром и сомнениями, не понимают, зачем он трогает прокажённых или спорит с законниками о смысле субботы — их ответы тонут в пыли, как следы на дороге в Иерихон.

А напряжение растёт, как гроза над Мёртвым морем. Чем чаще он говорит о царстве, которого не видно, тем плотнее сжимается кольцо вокруг него: шепотки в синагогах, легионеры, поправляющие мечи у претории, даже старухи у колодцев крестятся, когда он проходит. Один из ближних — тот, чьи пальцы вечно пересчитывают динарии — уже начал задерживать взгляд на чужих лицах дольше, чем нужно...

Сможет ли плотник, разбивающий кувшины правды о камни, устоять, когда само время будто сговорилось против него? Или его имя станет просто шепотом в тёмных переулках Назарета, где ветер гонит песок по трещинам в стенах — будто ищет вход, которого нет?