Румпельштильцхен (1995)

В долине, где туманы цепляются за крыши словно старые паутины, стоит мельница с колёсами, замолчавшими в 45-м. Но в 1995-м Лена, с рюкзаком и маминым старым фонариком, ломает пломбу на погребе. Внутри — шпульки, обмотанные волосами, и контракт, где вместо подписи — отпечаток детской ладони.

Её мать шептала о «них» в бреду перед смертью. Теперь Лена роется в семейных архивах, где даты обрываются на её пятом дне рождения, а соседи крестятся, заслышав скрип колёс по ночам. Здесь не задают вопросов о предках, не ходят к ручью после заката. Особенно — если твоя фамилия выбита на надгробиях с пустыми могилами.

Каждый найденный артефакт — клубок из детских браслетов, фотография деда с тенью, слишком высокой для человека, — заставляет фонари мерцать, а в зеркалах множиться жёлтые глаза. Местный архивёр, предлагающий помощь, наутро исчезает, оставив на столе кольцо из спутанных ниток. Даже река, кажется, течёт здесь вспять, вымывая из ила кости с выцарапанными именами.

Но главное — тот голос в телефонной трубке, точь-в-точь мамин, шепчущий: *«Он сменил правило. Теперь угадывать имя должна ты»*.

Сможет ли Лена вспомнить, что кричала в ту ночь, когда мельница в последний раз молола не зерно, а песок — горстями, в карман её детского пальтишка?