Пророк (1 сезон)

На скалистом острове в северном море, где ветер выгрызает имена из деревянных крестов, живёт монах Анатолий. Его лицо — как треснувшая фреска: шрам через бровь, глаза, в которых пульсирует отсвет костра. Он не молится, а выстукивает ритмы на ржавых трубах брошенного парохода, будто пытается докричаться до чего-то под толщей льда. Сюда плывут за предсказаниями: он видит чужие смерти в трещинах чайной чашки, в пятнах копоти на стенах. Но сам Анатолий бежит от своего дара — словно от тени человека, которым был до монастыря: солдата, который однажды не нажал на курок...

Гости привозят ему письма с обугленными краями, фотографии детей, чьй смех звучит как колокольчик в пустоте. Но чем чаще он говорит правду, тем яростнее монахи замазывают чернилами его записи в скрижалях. А когда на остров приходит женщина с фото ребёнка в пробитом медальоне, Анатолий впервые *отказывается* смотреть — и тогда в его келье прорастает берёза, пробивая пол корнями, будто земля взывает к памяти...

Что страшнее: признать, что его дар — не благословение, а покаяние? Или понять, почему старый игумен шепчет, глядя на северное сияние: *«Они нашли тебя»*?

(Запахи тут важнее слов: монастырский хлеб пахнет рыбьей чешуёй, а в видениях Анатолия — всегда бензин и жжёная шерсть. И никто не замечает, что чайки здесь не кричат. Совсем.)