Цой (2020)

Ленинград, 1990-й. Город, затянутый в дымку ноябрьского тумана, дышит сквозь трещины в асфальте и шепот легенд о человеке, чьи песни пережили его самого. Наташа, двадцатилетняя художница-граффитистка, неделями не стирает с ладоней следы краски — ее метки, как крики, ползут по стенам: *«Цой жив»*. Она не верит в гибель кумира, словно его голос в кассетном плеере — не запись, а живой шепот из-за плеча.

Что толкает? Не пропажа — наоборот, *находка*: в развалинах заброшенного ДК она обнаруживает гитару с выжженными инициалами «В.Ц.». Струны ржавые, но когда Наташа касается их, из динамиков соседней квартиры внезапно врывается «Перемен!» — и тут же обрывается, будто кто-то выдернул шнур. Город, кажется, играет с ней в слепую: старухи на лавках крестятся при ее вопросах, милиция стирает граффити, а в подъездах мелькают тени людей в черном — то ли агенты, то ли фанаты, замершие меж верой и страхом.

Нюансы: Ее одержимость — не дань музыке. *Отец*, замкнутый инженер, годами молчал о прошлом, но теперь в его столе — билет на концерт «Кино», датированный днем *после* аварии. Правила этой игры жестоки: каждая улика растворяется, как сон, а вера в чудо грозит стать петлей. Когда Наташа находит в гитаре сверток с недописанными стихами, почерк в них — ее собственный, хотя она не помнит…

Вопрос: Что страшнее — узнать, что он мертв, или понять, что миф о нем вшит в твою судьбу плотнее, чем правда? *Сможет ли она отличить голос города от эха своей одержимости*, пока границы между прошлым и настоящим не стерлись, как мел на мокром асфальте?

(Пахнет жжеными пленками, а снег за окном — будто пепел с обложек старых альбомов.)