VНУК (2022)

В промёрзшем уральском посёлке, где ветер сбивает с ног даже собак, семнадцатилетний Витя разбирает дедову «Волгу» — ржавую, как воспоминания о СССР. В бардачке, меж обрывков спичек и пуговиц, он находит карту, нарисованную на пачке «Беломора»: крестик в лесу, куда дед, геолог-отшельник, тайно ходил каждую осень. Но в этом году дед не вернулся — только его фонарь, найденный у реки, светился в темноте, будто зовя следом.

Посёлок молчит. Продавщица в ларьке вдруг забывает русский язык, когда Витя спрашивает про крестик. Старшие товарищи деда, пахнущие махоркой и соляркой, крутят у виска: «Там ничего нет». Но в лесу, куда ведёт карта, Витя замечает проволоку на соснах — свежую, как царапина. А ещё — чьи-то шаги за спиной, которые умолкают, стоит обернуться.

Пареньку мешает не страх, а обида: дед молчал о войне, о лагерях, о матери Вити, сбежавшей когда-то из этого проклятого холода. Теперь же, роясь в старых ящиках, Витя находит фото: дед в окружении солдат у какого-то портала, вырубленного в скале. На обороте — дрожащие буквы: *«Прости, но это не для живых»*.

Чем ближе к разгадке, тем чаще Витя ловит на себе взгляды: учительница-пенсионерка крестится украдкой, а местный таксист, в прошлом — дедов напарник, вдруг предлагает деньги за карту. Но что страшнее — правда о деде или то, что посёлок, похоже, давно её продал? Сможет ли Витя, с его упрямством и яростью, не став очередным звеном в этой цепи молчания, — или станет тем, кто её разорвёт, даже ценой собственного имени?..

(Проволока на соснах, кстати, оказалась обмотана вокруг берёзы в трёх километрах. И пахнет, как дедовы сапоги после экспедиций — железом и вечной мерзлотой.)