«В тени ржавых заводских труб России 90-х Кир, худой бывший зек с татуировками на костяшках, каждое утро отмывает кровь с ботинок, пока мать спит под вой телектората. Но всё меняется, когда местный вор в законе кладёт на липкий барный стол фото его сестры — той, что исчезла год назад, оставив лишь запах жасмина да алый шарф в снегу. Городок живёт по законам немоты: здесь менты коллекционируют патроны вместо стрельбы, а каждый «должок» вбивают в рёбра как гвоздь. Чем ближе Кир подбирается к
Лето 1935-го. Поместье, где воздух густеет от запаха скошенной травы и воска старинных паркетов. Тринадцатилетняя Брайони, с пером в руке и головой, полной романов, подсматривает у фонтана сцену, которую не понимает: её сестра Сесилия стоит по щиколотку в воде, а сын служанки, Робби, молча сжимает в руке осколок фамильной вазы. Детское воображение превращает натянутую тишину в угрозу, а случайно найденное письмо — в доказательство. Но правда не умещается в узкие рамки её фантазий. Чем упорнее
В захолустном приморском городке конца нулевых два друга — вечный фантазёр Саня и циничный зубрила Лёха — находят в подвале заброшенного ДК ржавый значок участкового. Саня, чьё воображение разъедает скука, решает примерить роль «законника» ради смеха — и внезапно сталкивается с реальным преступлением: кто-то методично ворует капусту с огородов бабулек. Лёха, привыкший всё просчитывать, втягивается в игру, чтобы прикрыть друга, но их самодельные удостоверения и напускная серьёзность быстро
В приморском городке Корнуолла, где волны 2007-го года лизали крыши домов, как голодные звери, шестнадцатилетняя Лила нашла в подвале кафе «Якорь» коробку с письмами. Страницы, пропитанные солью и дрожжами, шептали о странных знаках на скалах — отметинах, которые предупреждали о потопе за сто лет до него. Её отец, упрямый владелец кафе, отмахивался: «Не наша забота», — но Лила видела, как дрожат его руки, заклеивающие трещины в стенах мешками с песком. Местные рыбаки шептались о «старой цене» —
Лондон, 1837 год. За позолоченными стенами Букингемского дворца бродит восемнадцатилетняя Виктория — в платье, стянутом корсетом строже, чем её собственные мысли, с короной, которая жжёт виски, будто её отлили не из золота, а из чужих ожиданий. Ей шепчут, как дышать, с кем говорить, даже как держать вилку — но никто не научил, что делать, когда сердце бьётся в такт скачущим лошадям на ночной прогулке с молчаливым принцем, чьи глаза отражают не её титул, а её упрямую улыбку. Что толкает? Не
«Представь клинику, где белые стены шепчут 1999 год, приморский городок, затянутый туманом. Марико, молчаливая медсестра с татуировкой журавля на запястье, внезапно обнаруживает, что беременна — без памяти о зачатии, без симптомов, только странная тяжесть внизу живота, будто там зреет не плод, а камень. Её дни теперь мерцают как сломанный неон: между сменами в больнице, где пациенты исчезают из палат без выписок, и ночами в квартире, где зеркала занавешены тряпьём, будто боятся отразить правду.
В разгар лета, когда небо над тайгой становится молочно-белым от дыма, пятеро беженцев от огня спускаются в бетонную утробу заброшенного бункера. Среди них — женщина с обожжёнными ладонями, стирающая копоть с фото сына; её взгляд цепляется за ржавые люки, скрипящие, как старые кости. Воздух внутри густеет от запаха масла и страха, перемешанных с пылью времён СССР. Их подгоняет не просто огонь — в стальных стенах они находят дневник с пометками «не открывать до эвакуации», а на потолке — лампы,
1956 год, павильоны лондонской киностудии. Здесь, среди клубов сигаретного дыма и треска киноплёнки, юный ассистент Колин — вчерашний студент с блокнотом, полным наивных амбиций, — впервые видит *её*: Мэрилин. Но не ту, что смеётся с афиш, а другую — с тремором в пальцах и трещинами в голосе. Семь дней до премьеры, семь ночей, чтобы понять: за ослепительной улыбкой скрывается женщина, которая боится темноты в своей гримёрке. Колин, мечтающий «войти в кино», теперь вынужден балансировать между
В заброшенном цеху уральского городка, где ржавые трубы шепчутся с ветром, бывший журналист Максим натыкается на плёнку старой камеры — на ней знакомые лица, но все они мертвы к 2012-му. Его гонит не любопытство, а вина: десять лет назад он сбежал отсюда, утопив в алкоголе историю о пропавшем брате. Теперь каждый кадр — как нож: вот сосед-шахтёр, замерзший в шахте-призраке, вот учительница, исчезнувшая после школьного пожара… Городок давит законами молчания: в магазине цены пишут мелом, а в
В шумном московском ателье 2000-х, где воздух пропитан ароматом лавандового лака и пылью от старых выкроек, молодая Катя из провинции штопает платье с обгоревшим рукавом — последний шанс удержаться в мире блестящих подиумов. Её амбиции сталкиваются не с модными дивами, а с тишиной: клиенты исчезают, оставляя лишь обрывки тканей с номерами телефонов, которые больше не отвечают. Чем упорнее она ищет нити, связывающие шикарные показы с полуподвальными мастерскими, тем чаще натыкается на зеркала —
В сибирской глуши, где ветра вырезают лица из льда, шестнадцатилетний Алёша находит в ржавом ящике от патронов дневник. Его страницы, пропитанные запахом солярки и горькой полынью, ведут к заброшенному руднику, отмеченному крестами как братская могила. Деревня, словно сговорившись, твердит, что место «нечистое», но парень чует: за молчанием стариков кроется правда об отце, исчезнувшем год назад с тем же дневником в кармане. Соседи, обычно сплетничающие у колодца, внезапно глохнут при его
1947 год. Тихий океан дышит жаром, словно гигантский зверь, уснувший под палящим солнцем. Среди этого бескрайнего сине-зелёного безмолвия шестеро мужчин на самодельном плоту из бальсовых брёвен бросают вызов стихии — и академическому миру, назвавшему их безумцами. Тор Хейердал, упрямый норвежец с тенью скандинальских саг в крови, верит: древние люди пересекали океаны на тростниковых лодках. Но как убедить других, если единственный способ — повторить путь предков, рискуя костями и репутацией?