В глухом уральском посёлке, где ржавые трубы котельных свистят на ветру как забытые дудки, семнадцатилетняя Лика находит в колодце свёрток: керогаз, пачку писем 70-х и фото, где её давно пропавший отец стоит рядом с незнакомцем в чёрной маске охотника. Всё началось с того, что река выбросила на берег обгоревший чемодан с ключами от брошенной геологоразведочной вышки. Лика идёт туда — не из любопытства, а потому что мать, скукожившись у телевизора, шепчет: *«Он бы не уехал. Не смог бы»*. Посёлок
В затерянном посёлке на краю Камчатки, где северное сияние окрашивает небо в ядовито-зелёный оттенок, инженер Лена возвращается после смерти матери в дом детства — с треснувшими стёклами и призраками прошлого. В подвале, среди ржавых приборов с маркировкой «СССР, 1986», она находит схему «Объекта Ноль» — несуществующей станции, которую десятилетиями стирали со карт. Местные шепчут о «точке, где время ломается», но замолкают, стоит Лене задать вопрос. Её преследуют сны: голос отца, пропавшего в
Карпаты, 2024. Варя замирает на пороге дедовой мастерской: на столе, под слоем пыли, чертёж горного хребта, будто вырванный из фантастического романа. Края обожжены, линии дрожат, как от руки солдата, спешащего забыть. Запах — машинное масло и смола, как в детстве, когда дед мастерил ей игрушки из старых шестеренок. Но этот эскиз — не игрушка. На обороте цифры: 52.8. Широта их села. Соседи, узнав, что она копается в архивах, внезапно вспоминают о «ночных огнях» над перевалом — байки, мол, не
В сибирской глухомани 1996 года Емеля, паренёк с проволокой вместо пояса и вечным свистом на губах, выкапывает из-под печки бабушкиного дома жестяную коробку. Внутри — потёртая тетрадь с чертежами машин, которых он не видел даже в журналах «Техника — молодёжи», да ржавый ключ на цепочке. Страницы пахнут бензином и полынью, а в углах — детские каракули его отца, пропавшего десять лет назад при загадочном взрыве на заброшенном заводе. Деревня шипит, как перегретый чайник: старики крестятся при
Глухие сопки Забайкалья, 1996. Семнадцатилетняя Лера, с руками в царапинах от старого мотоцикла, вытаскивает из-под обвалившейся буддийской ступы потёртый кожаный футляр. Внутри — чертежи на рисовой бумаге, где геометрия сплетается с рунами, а углы указывают на точку посреди тайги. Сосед-старик, ветеран стройки БАМа, шепчет: *«Это не для живых глаз»*, но в его голосе — дрожь узнавания. Дневник её деда, инженера-репрессированного, ведёт к заброшенной шахте, где в войну исчез целый эшелон с
В приполярном городке, где интернет ловит только на крыше школы, пятнадцатилетняя Лена Ткачёва находит в дедовом гараже ржавый радиопередатчик, чьи лампы мерцают, как глаза зверя в темноте. Запах пыли, горелой изоляции и чего-то сладкого — вроде бабушкиного варенья, которое здесь никто не варил с девяностых. Но страннее другое: аппарат ловит голоса, которых нет в эфире. Голоса, знающие её имя. Семья Ткачёвых — сплетение тишины. Отец, монтажник вышек, внезапно запрещает подниматься на крыши.
В промёрзшем уральском городке, где улицы выгибаются под тяжестью советских пятиэтажек, Лика — бывшая скрипачка — находит в подвале отцовской мастерской коробку с кассетами. На плёнках — голос женщины, похожий на её собственный, но все записи обрываются на одном слове: *«Прости»*. Местные, словно сговорившись, твердят, что её мать погибла в пожаре, но трещины на стенах старой гостиницы «Северянка» шепчут другое: там, за заколоченными окнами, кто-то годами водил пальцем по пыли, выводя даты...
Тихий городок на краю карты, где неоновые вывески мерцают даже днем, словно извиняясь за свой оптимизм. Здесь Лиза, техник-«настройщик эмоций», чинит чужие улыбки, но свои давно собирает в черную коробку из-под детских пазлов. Пока однажды в ее руки не попадает пленочная кассета: на записи *она сама*, лет пятнадцати, смеется так, что трещит микрофон — а Лиза не помнит ни смеха, ни того, как держала камеру. Расследование ведет ее через подвалы с серверами, где старые эмоции хранят в герметичных
В забытом уральском городке, где улицы до сих пор помнят скрип телег, Лиза разбирает вещи в бабушкином доме. Всё пахнет нафталином и яблоневым вареньем, которое не сварили. На чердаке — зеркало в раме из чернёного серебра: его стекло, покрытое инеем даже в июльский зной, отражает не её лицо, а чьи-то следы на снегу сорокалетней давности. Пропажи начались на следующий день. Местные шепчут про «ночных жнецов», но в мэрии лишь пожимают плечами, а в церковной книге зачёркнуты целые семьи. Чем
В затерянном военном городке за Полярным кругом, где туман цепляется за колючую проволоку, кинолог Вера разыскивает пропавших ездовых собак. Её овчарка Цезарь, с глазами как расплавленное серебро, находит в тундре не ошейник, а клочья чужой униформы, пропахшей ржавчиной и смолой. Здесь исчезают не только псы — но люди растворяются бесшумно, будто их стирает из памяти сам мороз. Вере мешает не холод, а прошлое: её отец, разжалованный офицер, когда-то тоже вёл досье на «несуществующих» пропавших.
В приморском городке конца 90-х, где волны бьются о ржавые пирсы, Катя — девушка с гаечным ключом вместо заколки — находит в разбитой «Волге» блокнот. Его страницы, пропахшие морской солью и машинным маслом, испещрены схемами устройства, которого нет в учебниках. Координаты ведут к маяку, но местные шепчутся: «Там гибнут огни». Её толкает не любопытство, а долги — гараж отца на краю банкротства. Но прошлое Кати цепляется за неё, как старая передача: мать, исчезнувшая при таких же огнях,
В приморском городке, где волны разбиваются о бетонные волнорезы 2000-х, молодая врач Лиза возвращается домой после ночной смены и находит в своей клинике пустую палату с распахнутым окном — на подоконнике лишь смятый бинт, пахнущий йодом и морской солью. Пациентка исчезла без следа, а в картах — вырванные страницы диагнозов. Лиза, привыкшая спасать других, теперь сама в ловушке: каждый вопрос о пропаже встречают ледяным молчанием коллег, будто в больнице действует негласный указ — не