За слова отвечаю (2024)

В сибирском посёлке, где сосульки трескаются как хрустальные бокалы под мартовским солнцем, семнадцатилетняя Лика находит в развалившейся бане потрёпанный блокнот — не дневник, а взрывчатку из слов. Страницы, испещрённые шифрами и рисунками чёрных птиц, пахнут не пылью, а бензином и полынью, будто автор спешил стереть следы, но забыл, как пахнет правда. Её старшая сестра исчезла год назад, оставив на полях этих записей следы ногтей — будто царапала бумагу, а не план побега.

Посёлок живёт по правилам тишины: здесь не задают вопросов о ржавых воротах за школой или о том, почему в полночь гаснут все фонари, кроме одного — у дома старосты. Лика, с детства заикающаяся на согласных, обнаруживает, что в блокноте её голос льётся ровно, будто кто-то выпрямил язык за неё. Но каждое прочитанное вслух слово будто вскрывает старую рану: соседи отводят глаза, мать запирает окна на засов, а в лесу, куда ведут отметки сестры, кто-то методично рвёт землю экскаватором — якобы под газопровод.

Чем больше Лика расшифровывает, тем яснее: сестра не бежала *от* посёлка, а искала вход — в бункер, в миф, в прошлое, где десятилетия назад заживо похоронили поезд с ссыльными. Карта в блокноте меняется: река на рисунке течёт вспять, а вместо крестов на кладбище появляются цифры. Но главное — в бункере кто-то *есть*. Стены там дышат, а из темноты доносится голос, повторяющий имя Лики… с акцентом её покойного отца, который, как все считали, утонул в озере ещё до её рождения.

Сможет ли она договориться с тем, кто внизу, если даже живые отказываются говорить? И как шептать правду, когда каждое слово заставляет исчезать тех, кто её знал?