Жизнь Мухомацу (1958)

Токио, конец 1950-х. На узких улочках, где воздух густеет от пара лапшичных и свинцовых туч, старый рикша Мухомацу тащит свою тележку, будто впрягся не в оглобли, а в собственное упрямство. Его ладони, шершавые как кора, сжимают рукояти — каждый день он словно перетаскивает не людей, а груз молчаливых вопросов: *почему этот угрюмый человек с лицом, изрезанным морщинами глубже, чем колеи на дорогах, отдает последние монеты чужим детям?*

Но в городе, где даже дождь стучит как счётыши, щёлкающие долгами, его странная щедрость раздражает. Одни шепчут, что за ней скрывается вина, другие — безумие. А когда в лачугу Мухомацу приходит письмо с печатью больницы, соседи замечают, как он вдруг начинает обходить стороной квартал медсестры Фумико, чьи глаза всегда искали его в толпе...

Чем больше он отдаляет себя, тем настойчивее прошлое напоминает о себе: в ржавой банке из-под конфет, зарытой под полуразрушенной стеной храма, кто-то находит пожелтевшие фото. Детские лица на них словно кричат — но о чём? Мухомацу перестаёт спать, его маршруты теперь петляют, будто пытаются сбить чей-то след, а в воздухе висит вопрос: *может ли человек, всю жизнь бежавший от своей тени, остановиться — и обернуться?*

Пахнет жареными каштанами и сталью — где-то близко гроза.