Вий (1967)

В глухой украинской степи XIX века, где ветер шепчет молитвы на забытом языке, молодой семинарист Хома Брут получает приказ — три ночи провести в старой деревянной часовне над телом умершей дочери сотника. Замшелые иконы следят за ним краской, потрескавшейся, как кожа на руках старух-свечниц. Но покойница не проста: её пальцы сжимают пучок чертополоха, а на губах застыла улыбка, будто она только что сорвала ягоду с запретного куста.

Хому гонит не долг, а страх — бежать нельзя, ибо сотник пригрозил вилами, а вера в собственный скептицизм трещит, как пол под ногами. Каждую ночь ветер приносит запах мокрой земли и гнилых яблок, а стены часовни стонут под тяжестью незримых шагов. Соседи шепчутся, что девушка «ходила по солнцу» и зналась с теми, кто в полночь стучит в окна тремя костями.

Чем упорнее Хома читает молитвы, тем явственнее слышит за спиной смех — острый, как серп в руках у смерти. Кресты на дверях теплеют, словно живые, а на третью ночь из-под крышки гроба выползает тень, что не боится ни святой воды, ни слов из Писания... Сможет ли семинарист отличить кошмар от правды, если сама тьма предлагает ему сделку — *«закрой глаза, и всё закончится»*?