Под сенью млечного леса (1971)

Сибирь, 1971. Туман здесь не рассеивается — он *въедается* в стены домов, в кожу, в сны. Алёша, шестнадцать лет, руки в царапинах от попыток открыть ржавый сундук в заброшенном сарае деда. Внутри — дневник с обложкой, липкой от смолы, и карта, где вместо рек змеятся киноварные строки: «Они поют, когда луна тонет в озере». Страницы пахнут бензином и полынью, будто кто-то пытался их сжечь, но передумал в последний миг.

Голоса в лесу начинаются на третью ночь — шёпот, повторяющий строки из дневника. Соседи, обычно ворчливые, но щедрые на чай с чагой, теперь отводят взгляд, крестятся на иконы с треснувшими ликами. «Не ходи за малиной к болоту», — говорит бабка Ульяна, но на карте именно там помечен крест. Правила здесь просты: запертые на рассвете калитки, соль на порогах, тишина за ужином. Алёша нарушает всё.

Чем чаще он пробирается сквозь чащу, где берёзы стоят, как исповедники в снежных сутанах, тем явственнее чужая память пульсирует в его висках. Фотографии в альбоме матери меняют лица, в колодце всплывают ключи от домов, которых нет в деревне. Даже трава здесь растёт иначе — стебли скручены в жгуты, будто пытались связать что-то под землёй.

Но как искать правду, если каждый шаг отзывается в чужих жизнях? Если дед, чей топор до сих пор торчит в пороге, однажды вернулся из леса *без тени*? И главное — стоит ли доверять девчонке из соседней деревни, которая знает про пение лунных озёр, но сама боится собственного отражения в воде?..