Кабан-секач (1983)

В глухой уральской деревне, где даже ветер шепчет на языке старых легенд, шестнадцатилетний Алёша находит в провалившемся погребе потрёпанный планшет — не цифровой, а кожанный, с застёжками, кривыми от ржавчины. Внутри — карта, испещрённая значками, будто кто-то метил места для ритуала, и записи на обороте фотографий: *«Не ищи, а то секач выйдет»*. Деревня живёт под свинцовым небом 83-го, где каждый двор — крепость, а прошлое, как гнилая картошка, зарыто поглубже. Но Алёша упрям: он копает, пока соседи, словно стрижи перед грозой, метаться начинают — то хлебом накормят лишним, то топором пригрозят.

Странности множатся: загадочные пропажи скотины списывают на кабана-людоеда, но следы у сарая Алёши — человечьи, в грязи отпечатаны. А ещё — дед-плотник, вечно пьяный, вдруг трезвеет и шепчет про «комиссию 49-го года», да так, будто время сквозь него просвечивает. Чем ближе Алёша к центру карты, тем чаще натыкается на *тишину* — густую, как смола: в школе уроки отменяют, в клубе пластинки играют задом наперёд, а на стене сельсовета краской выведено: *«Не ваше»*.

Выбор назревает, как гроза: довериться ли матери, которая крестится на икону с отпиленным ликом, или бежать к реке, где по ночам мигает чужая фара — синяя, как болотный огонь?
(Пахнет ли планшет Алеши полынью и соляркой? Ещё бы — будто сама земля сквозь кожу говорит.)