Гарфилд: Все 9 жизней (1988)

Лос-Анджелес, конец 80-х. Гарфилд, рыжий циник с пачкой чизкейков вместо душевных терзаний, замечает, что его жизни тают, как масло на раскаленной сковородке. Не смерть пугает — а метки на обоях: когтистые цифры, светящиеся в темноте, словно насмешка. Каждая исчезнувшая жизнь оставляет после себя артефакт: консервная банка из 1920-х, ошейник с гравировкой «Не кормить после полуночи», фотоаппарат, где в каждом кадре — он, но... *другой*.

Что толкает его? Не героизм — лень. Вернуть свои «запасы» — значит избавиться от кошмаров, где Джон, хозяин-недотёпа, стареет за секунды, а Оджи, щенок-должник, исчезает в клубах метафизической пыли. Но мир не играет по правилам: попытки вернуть жизни оборачиваются прыжками сквозь эпохи, где лабиринты из мусорных баков пахнут революцией, а бродячие коты шепчутся о «Договоре» — том самом, что Гарфилд разорвал, объевшись лазаньей в четверг.

Сложности? Его прошлое — не пустое место. Каждая жизнь — грех: украденный пирог, преданный друг, невыполненное обещание. А теперь эти тени материализуются — в виде крыс с часами вместо глаз или мусоровоза, который преследует его во всех временах. Соседи-кошки делают вид, что не узнают, но их зрачки сужаются при слове «девятый».

Повороты: чем больше жизней он собирает, тем сильнее Джон забывает его имя. А Оджи... внезапно начинает *считать* — до девяти.

Финал вопроса: Сможет ли Гарфилд проглотить гордость вместе с последним куском лазаньи, чтобы спасти тех, кого считал фоном своей истории? Или девятая жизнь — цена за то, чтобы наконец *уснуть*?

(Запахи для атмосферы: жареный бекон, смешанный с запахом старых киноплёнок, треск неоновой вывески над помойкой, где решаются судьбы.)