Банзай (1997)

Сибирь, 1997-й.
Алёша, пятнадцать, руки в солярке, волосы — колючая проволока. Находит в ржавом ящике от «Жигулей» дневник: замшелые страницы пахнут бензином и полынью. Внутри — карта с крестом на заброшенной шахте, где год назад пропал его отец. Но в деревне будто сговорились: метелицей заносит разговоры, старики крестятся на иконы с треснувшими ликами, а сосед-дальнобойчик шепчет: «Не рыпайся, парень. Тут каждую зиму кто-то проваливается… в другое время».

Чем чаще Алёша втихаря роет снег у шахты, тем явственнее чует за спиной хруст шагов. Даже школьная учительница, раньше хвалившая его за любовь к истории, теперь ставит двойки, глядя сквозь него, будто он уже призрак. А вчера в дневнике проступили новые строки — чужой почерк: *«Ты близко. Но знаешь ли, кому веришь?»*

Выбор прост: закопать правду глубже вечной мерзлоты — или довериться тем, кто десятилетия хранил молчание. Но как отличить трусость от мудрости, когда даже родная мать крепче сжимает стакан, услышав имя отца?