Ельцин. Три дня в августе (2011)

Москва, август 1991-го.
Белый дом в кольце танков, а внутри — человек в смятом пиджаке, чей голос дрожит не от страха, а от ярости. Борис Ельцин, как раненый медведь, метается между кабинетами: в одной руке телефонная трубка, в другой — текст присяги, написанный на обрывке школьной тетради. За окнами — город, где пахнет дымом костров и свежей краской самодельных плакатов: *«Демократия»*, *«Свобода»*. Но за этими словами — не толпа романтиков, а треск пустых магазинов и шепот КГБ в телефонных проводах.

Ельцин не спасает мир — он спасает себя. От переворотчиков в погонах, от предательства соратников, от тени Горбачева, который где-то в Крыму пьет чай с будущими узниками. Каждый его шаг — ставка на слепую удачу: вылезти на танк, вцепиться в микрофон, потребовать вертолет, которого нет. Но чем громче он кричит в эфир, тем тише становится вокруг: генералы замирают у радиоприемников, студенты крадут патроны у спящих солдат, а иностранные дипломаты втихаря пакуют чемоданы.

Секретарши печатают указы на машинках, бумага заканчивается — пишут на обороте меню столовой. В подвале — ящики водки для тех, кто готов стрелять. Наверху — Ельцин, который уже не президент, но еще не труп. А где-то между ними — три дня, которые пахнут бензином от баррикад и железом крови на асфальте.

Сможет ли человек, привыкший ломать системы, не сломаться сам, когда стены кабинета становятся стенками гроба? И что тяжелее поднять — танковый ствол или груз решения, за которое заплатят миллионы?