Горькая жатва (1993)

В сибирской глухомани, где ветер шепчет сквозь щели развалившихся изб, шестнадцатилетний Витя рыщет по чердаку отцовского дома, пряча от него же фонарь и комок писем 70-х. Пьяница-отец твердит, что мать «сожгли стыдливые», а сестра Витьки год назад растворилась в тумане у старого элеватора — будто и не жила. Но в ржавой консервной банке под половицей мальчишка находит ключ от сгоревшего склада колхоза, а в нём — пачку писем, где чужой почерк выводит: *«Они не умерли. Они ждут жатвы»*.

Соседи враз теряют речистость, коль Витя заводит разговор о заброшенных полях, а староста села, перекрестившись, суёт ему банку тушёнки — «замолчи, парень, себе дороже». Чем упорнее он копает, тем чаще на пороге возникают тени: то ли предупреждение, то ли угроза. А вчера в распахнутом окне сарая мелькнуло лицо сестры — точь-в-точь, как до исчезновения, только глаза... будто затянутые пеплом.

Письма пахнут керосином и чабрецом, а карта на обороте ведёт к болотам, где, по слухам, тракторист Алексей в 78-м посеял рожь, которая так и не взошла. Но как искать правду, если каждый шаг отзывается в твоём доме — и отец, дрожащими руками разбивая бутылку, бормочет, что Витька «точно такой же, как она»?

Сможет ли он разжать тиски молчания, не став частью урожая, который здесь собирают без серпов?