До костей (2017)

Лос-Анджелес, наши дни. Двадцатилетняя Эллен рисует в блокноте скелеты, где каждое ребро — на счету, а линии тела напоминают трещины на высохшей земле. Её комната — музей пустоты: весы с холодным блеском, зеркало, затянутое плёнкой старой скотч-ленты, и тиканье часов, словно отсчитывающих последние крупицы её силы.

Что толкает её в клинику? Не слёзы сестры или угрозы врачей, а случайный рисунок на стене — детская ладошка, обведённая мелом, чьи-то смеющиеся буквы: *«Я здесь!»*. Но как найти себя, если твоё тело — враг, а голос в голове шепчет, что боль — это единственный способ чувствовать?

Здесь, среди белых стен, где пациенты шепчутся о «подземных кроликах» (так они называют тех, кто сбежал через подвал), Эллен сталкивается с правилами, которые не вписаны ни в один контракт: *«Не считать шаги. Не взвешиваться ночью. Не спрашивать, сколько они проживут»*. А ещё — с Лукой, парнем, который носит в кармане камешки вместо конфет и уверен, что звёзды на небе — это дыры в чьём-то потолке.

Чем глубже она погружается, тем чаще натыкается на парадоксы: врач, который требует есть, но запрещает говорить «спасибо» за еду; мать, присылающая письма с наклейками «Суперзвезда!», но не замечающая, что дочь тает быстрее воска. А потом — побег. Не из клиники, а *внутрь себя*, где в старом доме детства она находит коробку с рисунками: толстые коты, розовые платья, своё лицо *без острых углов*.

Но сможет ли она поверить, что за этими линиями — не враг, а девочка, которую когда-то любили? Или предпочтёт снова спрятаться в тиски чисел, где безопаснее быть призраком, чем человеком?

*P.S. А ещё в фильме есть сцена, где падающая звезда — это не метафора. Но что она загадает, если даже воздух кажется тяжелее стали?..*