Маошань (2021)

В дождевых лесах южного Китая, где туманы вьются как змеи над крышами деревни Маошань, Ли Вэй возвращается домой — не с цветами на могилу отца, а с гитарой за плечом и старыми обидами в груди. Его прошлое здесь — не призрак, а острая заноза: десять лет назад он сбежал от ритуалов, что отнимали у отца голос и рассудок. Теперь, в опустевшем доме, он находит коробку с обугленными свитками — отцовские записи о том, как «говорить с горами», и бутыль ртути, блестящей, как слеза духа.

Деревня молчит. Старейшины шепчут заклинания у колодца, где вода пахнет медью, а дети исчезают на рассвете, возвращаясь с листьями бамбука в волосах. Когда Ли Вэй пытается расшифровать записи, ветер приносит обрывки песен на мертвом диалекте, а тени в переулках принимают формы тех, кого давно нет. Его подталкивает не любопытство — страх, что отец не просто сошел с ума, а *увидел* то, что теперь видит он: узоры на стенах склепов, мерцающие только при свете фонаря, как будто горы дышат через камень.

Но чем громче Ли Вэй спрашивает, тем тише становятся ответы. Мать соседа, три дня назад подарившая ему пиалы с чаем, сегодня отворачивается, шелестя траурным платьем. А ночью на пороге появляется мертвая цикада — в деревне, где насекомых не было с тех пор, как отец Ли Вэя впервые поднялся в священные пещеры...

Сможет ли он играть ту мелодию, что отец decades hummed под нос — ту, от которой дрожали фонарики в храме — или сожжет свитки, как когда-то сжег мосты? В Маошань даже земля помнит каждый шаг, а тишина здесь — не отсутствие звука, а язык, который Ли Вэй почти забыл.