Луна над прудом Серебряных Ив — не светило, а призрак, растворяющийся в чёрной воде. Здесь, где тростник шепчет на забытом языке, Крошка Енот впервые идёт один: мама ждёт ужин, а он должен собрать сладкие стебли у кромки. Но ночной лес дышит иначе. Каждый куст — силуэт с зубами, каждый всплеск — смех незваного гостя. Особенно страшно у воды: там, в зеркальной глади, живёт *Он* — косматый, с горящими глазами, повторяющий каждое движение... но только до тех пор, пока Енот не отводит взгляд.
Ленинградская осень, 1969-й. Асфальт блестит от дождя, а Волк в клетчатом пиджаке мчится за Зайцем через дворы, где скрипят качели и пахнет жжёными листьями. Он не злодей — скорее, вечный неудачник: то люк под ногами исчезнет, то мопед взбрыкнётся, как норовистый конь. Его погоня — не ради мести, а будто спор с самой вселенной, где законы физики издеваются над его планами. Заяц же, вязаная шапка набекрень, не убегает — *танцует*: перепрыгивает через лужи, как через ноты, смеётся в такт
В заснеженной деревне под Архангельском, где новогодние огни мерцают как забытые обещания, пятнадцатилетняя Лида находит в бабушкином чердаке коробку с игрушками — все битые, кроме стеклянного медвежонка с трещиной на боку. Его глаза вспыхивают синим, когда за окном воет пурга, а по радио шипит голос диктора 1937 года. Бабушка, обычно говорливая, сжимает губы, а соседи вдруг вспоминают срочные дела, завидев Лиду у почты с медвежонком в руке. Чем упорнее она ищет ответы, тем чаще на стёклах дома