Суровая правда (2024)

В затерянной деревне под Воркутой, где рассветы леденят дыхание, шестнадцатилетняя Лика натыкается в заброшенной кочегарке на ящик с плёнками — чьи-то крики смешались со скрипом магнитофона. Её отец, шахтёр с руками в синих прожилках, вдруг запрещает даже приближаться к ржавым катушкам, но в его глазах трепещет не страх, а стыд. А деревня? Тут не задают вопросов: заборы красят в чёрный после похорон, а в школе учат, что «правда — как угольный пласт: копнёшь глубже — завалит».

Лика режет пальцы, перематывая плёнки на дедовом проигрывателе (запах окислившейся меди, статичный вой в динамиках), пока в окнах мелькают тени — то ли соседи-шахтёры, то ли те, кого они десятилетиями хоронили в заметённых снегом штольнях. Каждая запись выворачивает прошлое наизнанку: голос покойной матери читает стихи Мандельштама поверх шума демонстраций, а вчерашний друг-одноклассник вдруг выкапывает из-под берёзы кости с петлёй на рёбрах.

Но как собрать пазл, если недостающие кусочки — это лица из семейного альбома? Лика стоит на промёрзшем крыльце, плёнки — как нож за пазухой, а внизу, у колодца, отец разговаривает с кем-то, чья тень слишком длинна для живого человека. Довершить — значит предать. Молчать — похоронить себя заживо.

*...а что вырезать плёнку — проще, чем память?*