Зоя (1944)

1944 год. Подмосковье выстыло до костей, а в кармане Зои лежит обгоревшая фотография — единственное, что осталось от дома. Ей восемнадцать, и за плечами — три побега из плена, навык молниеносно исчезать в лесу и привычка разговаривать с вороном, что кружит над снежными тропами, будто ведет ее куда-то. Задание простое: найти радиста, который затих в глухой деревне. Но в избах там не светят окна даже ночью, а старуха у колодца шепчет, что «здесь каждый — и свой, и чужой».

Чем ближе Зоя к разгадке, тем чаще ловит на себе взгляды, которые обрываются резче выстрела. В кармане радиста она находит ключ от церкви, давно превращенной в склад, а под алтарем — ящик с письмами на немецком, подписанными ее именем. Ветер гудит в щелях, как чужая молитва, а ворон кричит — пора бежать. Но как бросить тех, чьи голоса звучат в этих письмах? И можно ли довериться мальчишке-санитару с ожогами на руках, который знает все тропы, но не говорит, откуда взялся здесь, в эпицентре тишины?

Снег слепит. Время выдыхает пар. Зоя зажимает в кулаке ключ — он жжет, будто раскаленный. Выстрелить, спрятаться или шагнуть навстречу?