Весна, цветы и, конечно... любовь (1951)

Москва, 1951-й. В оранжерее, где стекла плачут от пара, чудаковатый ботаник Никитин колдует над алой камелией, которая, как он клянётся, должна пережить сибирские морозы. Его пальцы в земле, голова — в формулах, а сердце... сердце давно заперто в гербарий, пока вокруг бушует послевоенная весна. Но когда в лабораторию врывается Шурочка — курносый лаборант с упрямой челкой и букетом полевых «сорняков» — его стройные уравнения трещат: она поливает цветы чаем, разбрасывает семена в карманы коллег и смеётся так, будто война и не была здесь всего шесть лет назад.

Никитину нужно лишь тишина, чернила да пять минут без дурацких вопросов... пока не обнаруживает, что его ледяная камелия расцвела именно в тот день, когда Шурочка, краснея, заменила дистиллированную воду на талую с крыш. Теперь он вынужден прятать пробирки от её «помощи», но чем упорнее гонит прочь, тем яростнее в его мире прорастает что-то новое — сквозь трещины в графиках, сквозь осколки прошлого, где наука была щитом, а не мостом.

Сможет ли человек, десятилетиями склеивавший мир из цифр, рискнуть сорвать защитные перчатки — и прикоснуться к чему-то живому, колючему, невписывающемуся в таблицы? Особенно если это «что-то» уже тянет его за руку в парк, где яблони роняют лепестки прямо в стаканчики с мороженым, а колбы в кармане тихо звенят в такт чьему-то смеху...