Опять двойка (1957)

В хрущевке пятидесятых, где пар из кастрюль слипается на оконных стёклах, рыжеволосый Витя топчет порог в валенках, сжимая раскисший от снега портфель. Его лицо — карта вины: мать у плиты застыла, словно фарфоровая статуэтка, сестра-отличница щелкает костяшками счётов, а младший брат, заливаясь смехом, тычет пальцем в двойку из дневника. Но за этим спектаклем стыда — тикают часы-ходики, отсчитывая время до возвращения отца с ночной смены.

Что гложет Виктора? Не оценки, а молчание: мать, которая три ночи кроила ему рубаху из занавесок, теперь режет лук, будто рубя невидимые нити между ними. Сестра, чьи тетради пахнут фиалковыми чернилами, шепчет цифры, словно заклинания от бедности. А в углу — коньки, заброшенные после прошлой двойки, ржавеют под слоем пыли, как обвинение.

Чем глубже он пытается прорваться сквозь ледяную стену домашних ритуалов, тем явнее слышит шелест маминых писем в комоде — треугольников с фронта, где чернила расплылись от дождя. Что скрывают эти строки, кроме похвал погибшему отцу-герою? И почему, когда Витя крадется к комоду, младший брат вдруг замирает, будто поймав ветер запретной тайны…

Сможет ли рыжий двоечник, чьи ладони вечно в чернилах и смоле, найти слова, которые растопят лёд в маминых глазах, — или снова спрячется во дворе, где снежные крепости рушатся под первым весенним дождём?