Тараканище (1963)

В дремучем лесу, где кроны сплетаются в колючий полог, мелкие звери замирают, услышав стук хитиновых лапок по замшелым камням. Тараканище — не выше шишки, но его тень, словно черная хоругвь, нависает над полянами. Он не рычит, не кусается, лишь щелкает усами, выбивая из обитателей леса последние крохи смелости, словно зерна из пересохшего стручка.

Что заставляет барсука рыть подкоп под старым дубом, а зайца-бедолагу жевать кору с тревожной поспешностью? Не голод, а негласный указ: каждый должен принести «дань» к полуночи — горсть ягод, клубок паутины, каплю смолы. Не ради сокровищ, а ради власти, что зиждется на древнем законе: *«Кто шепчет громче всех — тот и прав»*. Но шепот Тараканища отравлен, как гриб-поганка, — он знает, как раздуть искру страха в пожар.

Сопротивление зреет в тех, кто помнит запах свободы: филин, чьи перья поседели от лунного света, прячет карту троп, ведущих к Сердцу Леса. Но чем ближе звери к разгадке, тем чаще их следы запутывает внезапный туман, а в дуплах исчезают запасы. Даже река, всегда говорившая правду, теперь бормочет загадками, будто ее язык связали корни ивы...

Сможет ли барсук, чьи когти дрожат от воспоминаний о прошлой войне, доверить тайну карты зайцу, который и тени своей боится? И что скрывает Тараканище за спиной — ржавый ключ, осколок зеркала или просто собственную дрожь, закованную в панцирь?

*Здесь каждое шевеление листа — намек, каждый хруст ветки — вопрос. А вы рискнули бы шагнуть в чащу, где ваш страх может стать чьим-то оружием?*