Чернокожие (1975)

В затерянной сибирской деревне 1970-х Николай, бывший зек с руками, изрезанными татуировками-письменами, возвращается домой — но вместо бабушкиной избы находит лишь ледяной ветер с реки да слепящий глазок маяка на старой вышке. Его подгоняет не голод, а письмо сестры, найденное в тюремной библиотеке: *«Коля, тут про тебя говорят... как будто ты не наш»*. Деревня живет по своим часам — здесь не здороваются после заката, а в подвалах хранят ржавые шестерни от машин, которых никто не помнит. Чем упорнее Николай пытается вписаться в ритм рубки льда или пьяных посиделок в клубе, тем чаще натыкается на стены молчания: старики крестятся на икону с трещиной вместо лица, а местный милиционер точит нож, будто готовясь не к облаве, а к жертвоприношению.

Однажды в заброшенной часовне он находит детский рисунок — черного коня на фоне горящей школы, — а на обороте: *«Прости, это мы»*… Следы ведут к женщине, которая каждую ночь поет в пустом ДК одни и те же строки из «Евгения Онегина», но признает ли Николай в ней ту, что когда-то провожала его за околицу с мешком сухарей и криком *«Не возвращайся!»*?

Здесь каждый выдох висит в воздухе, как пар от пролитого спирта, а прошлое цепляется за сапоги колючками репейника. Сможет ли он разгадать, что скрывают под красной тряпкой в углу клуба, или снова сбежит — на этот раз навсегда, увозя в кармане комок земли с могилы, которой нет?