Подозрение (1 сезон)

Сибирь, конец 90-х. Алёша, пятнадцатилетний паренёк с обветренными от морозов щеками, рыщет по покосившемуся сараю за заброшенным домом — ищет старые радиодетали, чтобы продать на рынке. Вместо транзисторов натыкается на дневник, завёрнутый в промасленную тряпку. Замшелые страницы пахнут бензином и полынью, а между ними — карта посёлка с пометками, которых нет на обычных схемах: кресты в промёрзшей земле, стрелки к глухим избам, цифры, будто отсчитывающие чьи-то шаги...

Его отец, шахтёр с перебитыми пальцами, с первого взгляда на карту хмурится, как от боли в старых ранах, и глухо бросает: *«Выбрось. Не наше дело»*. Но соседи уже шепчутся у колодца, когда Алёша проходит мимо. Старуха-соседка, обычно молчаливая, суёт ему в руки краюху хлеба и вдруг цепляется за рукав: *«Беги…»* — не договорив. А ночью в окно стучит ветка, или чей-то перчаточный кулак?

Чем больше Алёша сопоставляет записи из дневника с реальностью, тем чаще натыкается на пустоту: исчезнувшие таблички с домов, заколоченные подвалы, где по слухам «хранится колбаса с советских складов», и слепые пятна в рассказах взрослых. Даже местный участковый, вечно пьяный, внезапно трезвеет, услышав про карту: *«Ты что, в дерьме копался?»* — и тут же смягчается, предлагая «сходить на охоту».

Но главное — дневник явно писался двумя людьми. Один выводил буквы с инженерной точностью, другой — нервно черкал на полях: *«Они не ушли»*, *«Проверь печи»*, *«Прости…»*. Алёша узнаёт почерк второго — тот же наклон, что в письмах матери, умершей год назад. Той самой матери, которая каждую ночь пробиралась в сарай, будто что-то прятала...

Сможет ли он довериться отцу, который пятый день «задерживается в забое», или в одиночку спустится в ржавый люк за заброшенным гаражом — туда, где карта ставит жирную точку? Говорят, под землёй даже летом лёд не тает.