Последний уик-энд (1 сезон)

В рыбацком посёлке на краю Баренцева моря, где осень выедает краску с домов до ржавых пятен, Лида возвращается после смерти матери — и находит в чердачных сумерках железную шкатулку. Внутри — письма на норвежском, фотография женщины с её лицом и билет на поезд, датированный 1986-м: днём её собственного рождения.

Соседи твердят, что мать «никогда не оправлялась после родов», но в метрике Лиды — чужая фамилия, а в портовых барах шепчутся о «северных конвоях», будто война здесь не кончилась. Каждый шаг вглубь тайны обрастает шипами: то рыбаки рубят сети с её инициалами, то в прибое всплывает детский ботинок, точь-в-точь как в её кошмарах. Даже маяк, годами молчавший, внезапно загорается, указывая на остров, которого нет на картах.

Лида помнит, как мать прятала глаза при вопросе об отце. Помнит и свой побег из посёлка в шестнадцать — но что, если её увозили не *от* чего-то, а *к* кому-то? Чем ближе разгадка, тем чаще она ловит на себе взгляд старика-смотрителя: он чистит ружьё, будто ждёт шторма, и напевает ту же колыбельную, что звучала в её забытых снах.

Сможет ли она переступить через страх стать очередной «утопленницей» в семейной хронике — или волна навсегда унесёт ответы в полярную ночь?

(Пахнет здесь солёным ветром, смешанным с мазутом, а в ржавой шкатулке, кроме писем, лежит засохший цветок — горечавка, которая не растёт севернее Тромсё.)