Ревущие двадцатые (2021)

Петербург, 1921.
Город висит на стыке порохового дыма и джазовых труб: на улицах — очереди за хлебом, в подпольных клубах — шампанское в жестяных кружках. Лёва, бывший санитар с трясущимися руками и цианидом в кармане, ищет не покой, а правду о брате, исчезнувшем после одного спектакля. Его следы ведут в «Театр разбитых зеркал», где актрисы шепчут стихи Блока, а за кулисами прячут ящики с чужими именами.

Что толкает? Письмо, подписанное кровью вместо чернил, и три фотографии: брат в толпе, брат со связанными руками, брат — пустое место. Что мешает? Собственные кошмары Лёвы: он помнит, как хоронил солдат в безымянных рвах, а теперь каждый свидетель говорит с ним на языке полуправд, будто учил азбуку Морзе.

Повороты:
— Чем ближе Лёва к разгадке, тем чаще в его комнате пахнет полынью — точно так же, как в землянке перед газовой атакой.
— Актриса с шрамом вместо брови предлагает помощь, но её паспорт выцвел там, где должна быть фамилия.

Детали:
В кармане брата нашли билет на *«Лебединое озеро»* — дата на месяц позже его исчезновения. А в театре говорят, что балет здесь не танцуют с 1918-го...

Финал вопроса:
Сможет ли Лёва отличить правду от роли, когда каждый здесь — и зритель, и актёр в чужой пьесе? И что страшнее — узнать, куда пропал брат, или понять, *почему* он молчал?..