Фостин и прекрасное лето (1971)

В провансальском городке, где воздух густеет от жары 1971-го, семнадцатилетняя Фостин находит под треснувшей плиткой террасы ключ, обмотанный обрывком нотной партитуры. Его ржавые зубцы будто впиваются в память — словно сама земля шепчет: *«Искать запрещено, но забыть нельзя»*. Местные, потупив взгляд, твердят о случайностях, но их шёпот обрывается, когда Фостин замечает на стене заброшенной часовни граффити — точь-в-точь как каракули её покойной матери в старых письмах.

Её толкает не любопытство, а ярость тишины. Почему пианино в доме бабушки заперто на цепь? Зачем соседи крестятся, услышав фамилию её семьи? Каждый ответ рождает два вопроса: даже виноградники здесь растут неестественными кругами, будто корнями ворошат что-то под землёй. А ещё эти сны — вальс на краю обрыва, чужие руки, сжимающие её запястья в такт музыке, которой нет в пластинках...

Когда Фостин решает сыграть найденные ноты на запретном инструменте, струны оживают сами, выцарапывая на её ладонях цифры — даты, совпадающие с исчезновениями в городке за последний век. Но чем громче её вопросы, тем глубже тишина: аптекарь запирает витрину, увидев её тень, а лучший друг внезапно вспоминает, что его семья *«никогда не знала ваших»*.

Сможет ли она играть дальше, зная, что мелодия ведёт к той самой скале, где разбилась скрипка её матери, — или порвёт струны, чтобы спасти тех, кто, возможно, не заслужил правды? Меж тем, ветер уже разносит первые ноты её вальса над кипарисами, пахнущими слезами и смолой.