Ватерлоо (1970)

1815 год. Утро перед битвой. Наполеон, в треуголке, залитой дождем, обходит позиции, и его сапоги вязнут в грязи, пахнущей порохом и прелой рожью. Он не завоевывает Европу — он *выкупает* ее обратно, час за часом, ставя на кон последнее, что у него осталось: миф о собственной непобедимости. Но в шатре Веллингтона, где чернильница привинчена к столу, чтобы не упала от канонады, уже ждут, когда император совершит первую ошибку.

Что движет? Не слава — страх стать тенью самого себя. Наполеон шепчет карте имена погибших маршалов, а его противник, холодный как штык, играет в шахматы с часовыми постами, где каждая пешка — целый полк.

Нюансы: Здесь нет «армий» — есть мальчишки, красящие усы сажей для храбрости, и генералы, которые помнят, как их юность сожрала революция. Правила? Война диктует одно: *дождь стирает планы лучше пуль.*

Повороты: Чем ближе к развязке, тем чаще император оглядывается на часы — не измерить ими ни грозу, ни предательство. А где-то в дыму, под копытами, уже тонет в грязи орден Почетного легиона...

Выбор: Сможет ли тот, кто перекраивал карты континентов, переступить через гордость и спасти хотя бы тех, кто верит в его старую сказку о солнце Аустерлица?

Образы: Воронка от ядра, полная дождевой воды, в которой плавает треснувшая лупа; каре пехоты, спотыкающееся о собственные штыки; тишина между залпами, густая, как войлочная пробка в ушах.

Вопрос: Что тяжелее — отдать приказ на атаку или признать, что твой последний триумф остался в прошлом веке?