В рыбацком посёлке на краю Балтики, где шторма стирают границы между прошлым и настоящим, девятнадцатилетняя Лика находит в прибое стеклянный флакон с письмом, написанным её почерком — но датированным 1986 годом. Замшелые стены домов здесь помнят шепотки о «тихих» — тех, кто уходит в туман, чтобы никогда не вернуться, а местные старожилы крестятся при слове «Нолли», будто отгоняя саму память. Лику гонит не просто любопытство: её мать исчезла год назад, оставив лишь фото с вырезанными лицами и
Сибирь, 1996-й. Заброшенный сарай во дворе, где ржавая цепь на двери давно сломана, но всё ещё шепчет: *«Не входи»*. Семнадцатилетний Алёша, с руками в царапинах от попыток починить отцовский «Запорожец», натыкается под грудой шин на потрёпанный дневник. Замшелые страницы пахнут бензином и полынью — а между ними дрожит карта с отметками, словно чьи-то пальцы вцепились в берега местной реки. Деревня живёт по своим часам: здесь не задают вопросов о ямах в лесу, куда каждую осень сгружают ржавые
В затерянном приморском посёлке конца 90-х, где волны бьются о ржавые остовы кораблей-призраков, Ирина возвращается спустя десять лет — не оплакать сестру, пропавшую в тумане подростком, а найти след. В руках — её потёртый кулон: внутри спит символ, похожий на шрам от ожога, а замшелая цепь пахнет ржавчиной и йодистой солью. Здесь ночью не стучат в двери, а на стенах домов мерцают синей краской запретные знаки, которые стирают к утру. Чем больше Ирина ищет, тем чаще чужие голоса шепчутся в