Англия, 1520-е. Замок Хивер тонет в тумане интриг, где каждое шуршание бархата — заговор, а улыбка при дворе острее кинжала. Сестры Болейн — Анна с языком, заточенным под лезвие, и Мэри, чья кротость лишь маска для амбиций, — танцуют на лезвии королевской милости. Их игра не о любви, но о выживании: одна неверная нота в этом балете притворства — и тень Тауэра накроет их род навеки. Что толкает их? Не голод власти, а страх стать разменной монетой в руках отца-интригана и короля, чья прихоть
В сибирской деревне, где снег слизывает краски с изб к апрелю, шестнадцатилетний Алёша находит в ржавом грузовике за печкой дневник — его замшелые страницы пахнут бензином и полынью, а между строк ползают цифры, словно муравьи. Это 1998 год: тут верят в домовых больше, чем в мобильники, а прошлое деревни зашифровано в шепотах стариков, которые замолкают, стоит зайти в дом чужак. Алёшу толкает не любопытство — ярость. Кто-то украл фото его матери, единственное, что осталось, а в дневнике он
Лондон, 2001. В кабинете премьер-министра, где пыль на архивных папках смешивается с запахом латте и нервным потом, Тони Блэр разбирает факсы от Джорджа Буша — между строчками о «союзничестве» прячутся недосказанные просьбы и старые обиды. Не нефть или санкции двигают их диалог, а что-то глубже: почти подростковая тяга доказать, что они — не просто должности в костюмах. Но чем чаще они шепчутся за закрытыми дверями, тем громче тикают часы на Биг-Бене. Парламент шепчет о «слепом доверии», пресса
Санкт-Петербург, начало 2000-х. Белые ночи отражаются в мокром асфальте, но за парадными фасадами — подворотни, пропахшие сыростью и дешевым парфюмом. Катя, с деревенским акцентом и чемоданом, набитым вышитыми платками, верит, что город примет её, как невесту. Но вместо балета — ночные клубы, вместо друзей — мужчины в дорогих часах, чьи комплименты звучат как договор. Её подталкивает не голод, а страх стать *невидимой* — как мать, чьё лицо стёрлось за окошком сельского магазина. Каждое «да»