Эбботт и Костелло встречают доктора Джекилла и мистера Хайда (1953)

Лондон, 1897 год. Туман здесь не просто стелется по мостовым — он *вязнет* в скрипучих ставнях, цепляется за лацканы сюртуков двух американских гастролёров, затерявшихся меж аптек с зельями и полицейских, верящих лишь в рациональное. Сламов и Фултон (Эбботт и Костелло) — не герои. Они *жертвы* расписания: пропустили пароход домой, вляпались в поиски пропавшей невесты аристократа, а теперь их тени путаются в следах кого-то... или *чего-то*, что разрывает ночь когтями.

Здесь каждое «случайно» — начало кошмара. Фултон, вечный паникёр, клянётся, что видел, как почтенный доктор Джекилл выпил склянку и... *изменился*. Но в городе, где аптекари продают мышьяк рядом с чаем, а городовые прячут газеты с заголовками «Зверь снова напал», его истерики — лишь фон. Даже когда в лаборатории доктора пахнет медью и лавандой, а в книге рецептов рядом с формулами эликсиров — детские стишки, написанные корявым почерком...

Сламов, скептик до мозга костей, верит только деньгам — особенно тем, что обещал за находку невесты. Но чем упорнее он тащит Фултона в подвалы и склепы, тем чаще их пути преграждают тени с слишком широкими плечами. Или это просто игра фонаря?

Сможет ли циник Сламов признать, что законы этого города пишутся не в парламенте, а в колбах с шипящим зелёным дымом? И хватит ли Фултону храбрости не просто кричать, а *расслышать* вой за стенами — тот, что звучит подозрительно... по-человечески?