Апачи (1973)

Техас, 1874 год. Пыль от копыт смешивается с дымом костра, где Джексон Кейн растирает в ладони серебряный медальон — на нём имя, выцарапанное детской рукой. Его собственная. Память начинается там, где кончилась резня у каньона: он помнит только запах гари да крики всадников в синих мундирах, таких же, как его.

Что гонит? Раненый апач, умирая, суёт ему связку кожаных ремней с узлами — язык, который понимают лишь старейшины. Но старейшины молчат, а бывшие товарищи по оружию вдруг разворачивают винтовки стволами к нему. Правда, которую он ищет, не вписывается ни в армейские рапорты, ни в легенды племени: она где-то меж ними, как пуля, застрявшая в ребре.

Нюансы: Его собственные шрамы говорят на разных языках. Один — от апачского ножа, другой — от штыка сослуживца. А ещё эти узлы на ремнях... они не просто счет. Они — обвинение.

Повороты: Чем ближе Джексон к разгадке, тем чаще в его палатке находят перья совы — знак смерти у апачей — и пустые гильзы с армейским клеймом. Даже женщина, что лечит его раны, стирает следы пальцев с каждой чашки, будто боится оставить след в его истории.

Образы: Медальон холоден, как река зимой, но жжёт грудь, будто раскалённый. Сны — не помощь, а ловушка: в них он то скачет с воем против синих мундиров, то командует расстрелом повозок с красными одеялами.

Вопрос: Когда граница между врагом и братом стирается, как пограничный столб под песчаным ветром, — что остаётся у человека, кроме выбора, в чью ложь поверить?