В забытом шахтёрском городке 80-х, где ржавые клети лифтов замерли над чёрными провалами, Витя — бывший горняк с ожогами на ладонях — находит в отцовском подвале свёрток: схемы шахт, исписанные дрожащим почерком. Страницы шуршат, как опавшие листья, пахнут угольной пылью и потом. Отец исчез здесь же, двадцать лет назад, но теперь власти хотят затопить шахты, а местные шепчутся о «голосах» за завалами. Чем упорнее Витя ищет вход в заброшенные штольни, тем чаще в городке гаснет свет, а в
В рыбацком посёлке на краю камчатских скал, где туман цепляется за крыши словно сеть, Катя разбирает вещи в доме отца, пропавшего семь весен назад. Его старый водолазный костюм всё ещё пахнет водорослями и железом, а под ним — потрёпанный журнал с отметками глубин, где цифры вдруг сменяются franticными рисунками: существа с щупальцами из света, танцующие под водой. Местные отводят глаза, когда она спрашивает о записях, зато дети шепчут про «морских колокольчиков», чьи звоны слышны перед
В рыбацком посёлке на краю камчатских скал, где волны дробят о борт ржавые траулеры, бывший водолаз Марк находит в пасти выброшенного кашалота ключ с гравировкой: «Крэйвен». Его гонит не любопытство — вина. Год назад здесь исчез брат, оставив лишь перекошенную лодку и рацию, шипящую частотой, от которой кровь стынет. Посёлок молчит, будто сговорился: старики крестятся при слове «глубины», девчонка-бармен шепчет о «правилах» — *никто не ныряет после заката, никто не спрашивает о пропавших*. Чем
В приморском городке, где волны дробят о бетонные волнорезы 90-х, семнадцатилетняя Вера находит в подвале заброшенной радиостанции коробку кассет с голосами, которых нет в её памяти. Записи шепчут о «несчастных» — тех, кого стёрли из фотографий и разговоров, будто их и не было. Но чем громче звучат плёнки в её старом магнитофоне, тем настойчивее бабушка твердит: *«Не копай, где тина»* — словно в ржавой воде залива таится что-то, что не должно всплыть. Пока Вера собирает мозаику из обрывков, в