Русский вопрос (1947)

Москва, 1947.
За окнами редакции — город, затянутый в шрамы войны и мартовский слякоть. Главред Симонов, бывший фронтовой корреспондент с осколком в плече, получает письмо: конверт без обратного адреса, внутри — обгоревший лист с цитатой из речи Черчилля и детской считалкой на полях. *"Сорока-ворона кашу варила…"* — строки, знакомые с детства, но здесь они режут, как проволока.

Его отправляют в командировку — написать о «новом друге» из Штатов, но чем ближе к интервью, тем чаще в гостиничных зеркалах мелькают тени с чужими лицами. Кто-то методично рвет страницы из библиотечных книг, оставляя вместо глав о ленд-лизе запах бензина и полыни. А коллеги, вчера шутящие за рюмкой чая, сегодня крепчат, будто слова в их устах превращаются в гири.

Симонову мерещится связь между считалкой и пропавшим переводчиком из НКВД, чей смех он слышал когда-то в берлинских руинах. Но как искать правду, если каждая запятая в статье может стать петлей или пропуском в опалу? Даже любовь здесь — шифр: женщина, передающая ему пачки «папирос», прячет под шалью шрам от пули, совпадающий с ранением того переводчика…

Чем глубже он роет, тем больше понимает: война не кончилась. Она сменила форму, вплелась в треск типографских станков и скрип перьев по сводкам. Но сможет ли он написать ту самую статью — не ту, что ждут сверху, а ту, после которой перестанет видеть в зеркале себя, а не маску?

Провокационный вопрос: что дороже — правда, которая сожжет всё, или ложь, с которой можно жить, но никогда не дышать полной грудью?