Ленин в Польше (1965)

Краков, 1914. В съёмной комнатушке, где стены впитали дым дешёвого табака и шепот конспиративных встреч, мужчина в потёртом пиджаке переписывает письма невидимым союзникам. Его чернильница — донышко разбитой бутылки, карта Европы на столе испещрена пометками, словно шрамами. Здесь нет вождей, только Владимир Ульянов, прячущий лицо за псевдонимом, пока за окном зреет война, способная перемолоть империи.

Его подталкивает не подвиг, а тиканье карманных часов: за ним следят и свои, и чужие. Каждое письмо в Берлин или Париж может стать петлёй — то ли для него, то ли для революции, которая уже путает шаг. Даже соратники спрашивают: *«Зачем срывать ярлыки с консервов?»* А он колит консервным ножом стены тюремных камер, которых ещё нет.

Чем ближе взрыв августа, тем чаще в его речь закрадывается акцент скитальца. Местный мальчишка-посыльный, разносящий шифровки вместе с газетами, вдруг исчезает. В кофейне, где эмигранты спорят о будущем, на столе остаётся остывший стакан с трещиной — как граница между «до» и «после».

Сможет ли человек без родины, играющий в шахматы с историей, отличить предательство от жертвы? И что тяжелее носить: псевдоним — или собственную тень?