Ребёнок и я (2016)

В промерзшем питерском дворе 2010-х Катя, девушка с татуировкой якоря на запястье и привычкой тушить сигареты о подоконник, находит в своей съёмной квартире не ребёнка — *тишину*. Мальчик лет семи, Семён, молчит так, будто слова заперты в нём на тяжёлый замок, а вместо чемодана — потрёпанный рюкзак с детскими рисунками, где чёрные корабли плывут в никуда. Соцработница, притащившая его, бросает: «На неделю, максимум» — но в голосе тревожная скороговорка, будто она сама не верит.

Катю, привыкшую менять работы и лица как перчатки, подталкивает не долг — стыдливая записка от матери, брошенной ею пять лет назад, да давящая тишина Семёна, в которой слышны отголоски её собственных побегов. Но чем упорнее она ищет корни мальчика, тем чаще натыкается на стены: соседи внезапно «глохнут», в подъезде мелькают тени с фотоаппаратами, а в рисунках Семёна проступают контуры здания, которого нет на картах...

Повороты:
— Ночью Катя ловит мальчика за разговором с кем-то в пустом шкафу — голосом взрослого мужика, с ненормативной лексикой.
— В её дверь начинают подкладывать конверты с деньгами и детскими волосами — пепельными, как её собственные в семь лет.

Стены квартиры, пахнущие грибком и старыми надеждами, становятся клеткой: верить ли ей старухам-соседкам, шепчущим про «проклятых детей перестройки», или вскрыть рюкзак Семёна, где под слоем фломастеров спит ключ с гравировкой «Л-42»?

*Сможет ли Катя разбить тишину, не разбив себя — или её якорь так и останется ржавой иглой, зашивающей прошлое?*