В промозглом приморском городке, где ржавые корабли давно стали частью пейзажа, тридцатилетняя Вера, бывшая спасательница с потухшим взглядом, случайно видит ночью аварию: чёрный седан врезается в волнорез. Утром на месте — ни осколков, ни следов, только запах морской гнили и странный блеск на асфальте, словно кто-то выжег правду паяльной лампой. Её имя всплывает в списке свидетелей, но в участке делают вид, что протокол потерян, а в телефонной трубке звучит детский голос: *"Мама говорит,
1925 год. Аббатство Даунтон — словно гигантские часы, где каждый винтик блестит лаком, но тикает чуть медленнее, чем за его стенами. Леди Мэри, холодная, как мраморный парапет библиотеки, обнаруживает в потайном ящике письмо, написанное чернилами, которые пахнут… жасмином и порохом. Оно угрожает не ей, а тому, что крепче стен: репутации семьи. А вокруг — шум: киноэкспедиция съезжает в имение, актрисы в бисерных платьях смеются слишком громко, а старый дворецкий шепчет повару: «Они же снимут
В приморском посёлке конца 90-х, где волны бьются о ржавые корпуса заброшенных кораблей, семнадцатилетняя Вера находит в свете маяка потёртый конверт — неотправленное письмо её матери, умершей при странном пожаре. Каждая строфа там — как шифр: упоминания о «чёрных парусах» и человеке, который «не смел ступить на берег». А вокруг — шепотки: старики крестятся при слове «маячник», рыбаки внезапно умолкают, едва она приближается. Даже её отец, обычно непробиваемый, как скала, прячет глаза, когда
В промозглом городке за Уралом, 90-е. Ржавые фабрики тут давно замерли, словно гиганты на ледяном ветру, а улицы пропитаны запахом мазута и тоски. Лена, бывший военврач с тенью скандала за плечами, возвращается после смерти отца — и в его прожжённой куртке находит ключ от цеха, который взорвали ещё до её рождения. Но карта на обороте фотографии ведёт не к руинам, а к яме за заводом, где земля тёплая, будто дышит... Пока она копает, городок сжимается: бабки у подъездов внезапно глохнут,